Владимир Потанин и в 75 лет — на боевом посту!

В этом году председатель регионального отделения общероссийской общественной организации ветеранов уголовно­исполнительной системы Владимир Иванович Потанин отпраздновал 75‑летний юбилей. Ветерану УФСИН есть что вспомнить, в этой системе он, хоть и по воле случая, оказался в далеком уже 1976 году…

Проверка чаем

«Окончив железнодорожный техникум, я работал в вагонном депо Пенза­III, — вспоминает Владимир Иванович. — Начинал слесарем, дорос до инженера техотдела. В 1975‑м заочно учился на 3‑м курсе пединститута, когда мне пришла повестка явиться в военкомат. И там услышал: «Товарищ Потанин, вы студент и уже член КПСС, вам будет присвоено звание младшего лейтенанта запаса». Ну присвоили и присвоили…

А через какое‑то время снова вызывают. Теперь уже выясняется, что согласно закону я подлежу призыву в армию как офицер запаса сроком на 1 год. У меня жена, дочь маленькая, которая часто болеет… Думаю, как же я их брошу на целый год? А потом снова вызывают и объявляют, что я поеду замполитом роты… на БАМ. И что мне делать? Семью с собой везти и жить год в солдатской палатке? Хорошо, что сразу не сложилось у них, говорят — пока работай.

У нас в депо женщина трудилась, а ее регулярно муж встречал, и он всегда был в форме, причем вроде как и военной, а вроде как и не совсем. Как‑то раз мы с ним разговорились, я поделился своими проблемами, тут он и говорит: «А пойдем к нам работать! В уголовно­исполнительную систему». Я подумал, почему бы не попробовать? Во всяком случае, из Пензы никуда меня не отправят, семья всегда рядом. Хотя толком даже и не представлял, в чем заключается суть моей будущей службы.

Привел этот офицер меня в отдел кадров. Я прошел собеседование, после чего меня отправили в колонию строгого режима № 1, где имелась вакансия начальника отряда.

Пришел я в первый день в гражданском, так как форму мне еще должны были в ателье пошить. Да и звание еще присвоить не успели. Подхожу к колонии, передо мной на свидание запускают женщин, многие с детьми. Думаю, зачем же детей тащить в такое место? Даже на сердце нехорошо стало…

Доложился начальнику колонии. Меня инструктировал зам по режиму и оперативной работе. Матерый, скажем так, человечище, его побаивались все подчиненные! Матом он не ругался, он на нем разговаривал. Вызывает меня к себе, бросает на стол связку ключей, показывает в окно: «Пойдешь вон в ту дверь, поднимешься на третий этаж, повернешь направо, там будет кабинет начальника отряда. В углу стоит сейф. Открываешь его и начинаешь знакомиться с личными делами». Это я вам перевод его распоряжения привожу.

Пришел я в свой кабинет, открыл сейф, сижу, изучаю личные дела заключенных отряда. Читаю, кто по какой статье сидит. Тут заходит старший дневальный, позже я узнал, что у него кличка Рыжий. Говорит: «Начальник, вы у нас теперь отрядником будете?» Отрядник на уголовном сленге значит начальник отряда. Ну да, говорю, буду. «Может, чайку, начальник?» Я подумал, что про чай в инструкции вроде ничего не было сказано, не спиртное же. «Ну, можно и чайку».

Вскоре приносит полулитровую керамическую кружку, полную чая, черного, как ночь, только в нем какая‑то белесая дымка плавает. Рассказывает, что краску достал, что они там что‑то красить собираются, а сам внимательно смотрит на меня. Я сделал маленький глоточек, и язык тут же онемел, во рту все связало, как будто наелся неспелой черемухи. А дневальный стоит и все смотрит, все что‑то рассказывает. Я еще глоточек чифиря сделал и почувствовал, что задыхаюсь, что меня начинает мутить.

А за спиной окно и открытая форточка. Я к окну повернулся, как будто что‑то там рассматриваю, а сам дышу полной грудью, чтобы немного прийти в себя. Отпустило вроде. Попил чайку, называется…

А где‑то через полгода я к Рыжему подхожу, спрашиваю: «Помнишь, как меня чайком в первый день угощал?» — «Помню». — «А зачем ты это делал?» — «Посмотреть хотел, что у нас за начальник». Такое вот получилось боевое крещение.

Это сейчас приходят после специальных учебных заведений, ходят первое время за начальником хвостиком, смотрят, запоминают, что к чему, прежде чем тот же отряд возглавить. А нас сразу в бой бросали. Выплывешь — значит, и дальше справишься».

Лезвие под кожей

«В колонии было 6 отрядов, в моем — 160 человек. Воров в законе тогда в наличии не имелось, но из авторитетов, если брать по кличкам, запомнились тот же Рыжий, Губа, Боцман, Жора… — продолжает Владимир Потанин. — В нашей колонии было чугунолитейное производство. Мой отряд отливал поилки для коров. Тогда каждая колония имела какое‑то производство. В 4‑й изготавливали кузова для тракторных прицепов, в 5‑й собирали тракторные прицепы, из других колоний заключенных вывозили на стройки. А я всю смену стоял рядом с заключенным, который формовал эту чашу­поилку, наблюдал за процессом.

В конце каждого дня проходил разбор полетов. За невыполнение нормы выработки сначала разговор по душам. Если снова не выполнил — устный выговор, далее письменный выговор, лишение посылки, лишение свидания, штрафной изолятор. Так что система работала.

Помню, как‑то меня дежурным оставили. И свой человек донес, что в санчасти играют в карты. Организовал эту игру осужденный из числа так называемых «отрицалов», которые делают все, чтобы не работать. Вскрыл он себе живот от бока до бока лезвием, правда, неглубоко, не затронув внутренних органов. Даже зашивать не пришлось, его забинтовали и отправили в санчасть. В общем, накрыли мы их за картами, вернули этого порезанного в ШИЗО. И тут мне шепчут: «Начальник, у него лезвие».

Раздели, всю одежду прощупали — нет нигде лезвия. Он голый стоит, только повязка на животе. Тогда позвали медсестру, она сняла повязку, видим, там порез заживающий. А она раздвинула так аккуратно кожу, а в желтоватом жировом слое лежит половинка лезвия.

На какие только ухищрения не шли не желающие трудиться на благо общества или просто желающие отлежаться в санчасти! Ложки, вилки — это обычное дело. В 5‑й колонии начальник медчасти была хирургом, так у нее висел стенд с образцами и надписью — когда и какой осужденный глотал конкретный предмет. Один умудрился проглотить целый набор костяшек домино. Другой — плоскогубцы, правда, по половинке. Самое неприятное — это проглотить «ерша». Это когда два гвоздя скручиваются посередине резинкой, что позволяет гвоздям встать крест­накрест. А чтобы их проглотить, они должны по всей длине прилегать друг к другу. И гвозди залепляли хлебным мякишем. В желудке он растворялся, после чего гвозди вставали крестом. Рассказывали, что боли бедолаги испытывали поистине адские.

Была такая форма освобождения заключенных — под гласный надзор милиции. Если человек, которому пришло время выходить на свободу, себя плохо вел, за ним по месту жительства наблюдала милиция. И вот мне одного такого нужно было сопроводить до места жительства в Колышлей. Выдают мне справку об освобождении и под расписку пачку заработанных им в колонии денег. Мы идем на автовокзал, тот в ту пору на улице Плеханова находился. Заходим — а там толпа берет кассы с боем. Я пытаюсь пробиться, но чувствую, что ничего не получается, на автобус в Колышлей мы не попадаем.

А мой подопечный стоит в дверях, мол, что, не получается? Потом подходит и говорит: «Начальник, ты чего мучаешься? Вон такси на улице стоит». — «Так оно денег стоит». — «Так деньги же у тебя, ты чего раздумываешь?» Вообще‑то это его деньги у меня, но, если человек хочет на такси, почему бы не уважить?

Таксист согласился везти нас в Колышлей, но с условием оплаты дороги в оба конца. Делать нечего, соглашаемся. В Колышлее я сдаю своего подопечного дежурному, там оформляем передачу денег на руки бывшему сидельцу. Дежурный ему говорит: «Сегодня мне тобой некогда заниматься. Придешь завтра, все скажу, что к чему». Выходим на улицу, зэк от пачки отщипывает денег с четверть, и протягивает мне: «Держи! Это тебе от меня. А теперь идем в ресторан гулять». Хорошо, такси еще не уехало. Я прыгнул в машину — и в Пензу.

Думаю, другие на моем месте и деньги бы взяли, и в ресторан пошли…»

Без хлеба и зарплаты

«Начальником отряда я был около трех лет, затем меня перевели на должность инструктора политчасти в нашей колонии, еще три года спустя стал старшим инструктором в управлении УВД, — перелистывает страницы своей биографии ветеран УФСИН. — Потом я стал заместителем начальника 5‑й колонии. 10 лет отработал и наконец занял должность начальника ИК № 8.

Там на общем режиме сидели впервые осужденные. Плохо было то, что они ничего не умели делать. Правда, и производства к тому времени в ИК развалились, начальство колоний не знало, чем занять осужденных. А как СССР приказал долго жить, так и финансирование практически сошло на нет. Помню, как‑то раз собрались директора хлебозаводов, пригласили нас и говорят, что у них больше нет возможности поставлять в колонии хлебобулочные изделия. Это сейчас в каждой колонии своя пекарня, а тогда мы просто не знали, что делать. Искали спонсоров, потом глава администрации Пензенской области Ковлягин подписал распоряжение, чтобы за каждой колонией был закреплен какой‑то район области.

Но и в районах дела шли так себе. Приезжаем в свой район, а там руками разводят. Мол, колхозы развалились, нечего нам дать вашим осужденным. Разве что вот просо есть. Ладно, давайте хоть просо. Зэкам ходить было не в чем. Разрешали передавать одежду из дома, но только темных, строгих тонов. А нам, сотрудникам УФСИН, вообще по три месяца и дольше зарплату не платили. Такими я помню 1990‑е. Не зря их лихими прозвали.

Мы в своей 8‑й колонии сумели добыть швейные машинки, и где‑то половина заключенных, быстро обучившись, села шить одежду. Хоть как‑то, но выживали…»

Отработав 4 года начальником колонии, в 1998 году Владимир Потанин уволился по выслуге лет. Встал на учет в ветеранской организации, а в 2012 году его избрали ее председателем. Наш герой утверждает, что эта работа ему по душе, здесь и в 75 лет он чувствует себя на боевом посту, нужным не только ветеранам системы, но и молодым сотрудникам УФСИН. Владимир Иванович всегда готов помочь дельным советом.

Яков БЕЛКИН